Уже часам к четырем ветер перестал трепать город. А до этого. До этого он кружил газеты, вырванные из рук статных мужиков с пушистыми усами, поднимал юбки молоденьким девушкам с задорным румянцем, обветривал губы целующимся парочкам с перчатками в руках.
Солнце было холодным и прозрачным – висело сырным кругом за завесой облаков, свинцовых и купольных, словно потолки в магической церкви в его родной Шотландии.
Оливер любил ту церковь – когда еще был Хог, когда еще был большой Дом, набитый под завязку Вудами, когда была маленькая сестра Кейтлин. Мать всегда водила их в эту церковь – огромную для сестры и серую для брата. Кейт всегда держала Олли за руку, сжимая длинные пальцы в своей маленькой ладошке, и зачарованно смотрела в заколдованный потолок. Широко раскрывала рот, а когда он поднимал ее на руки, широко улыбалась и пыталась дотянуться руками до этого потолка, чтобы потрогать блестящие и пушистые облака, похожие на овец, которые спрятали ножки да рожки, головы свои.
Там были красивые витражи. Оливер даже один раз трансгрессировал туда с Маркусом, чтобы показать. Флинт только фыркал недовольно и смотрел, как смотрит Вуд. А Вуд улыбался чуть приоткрытым ртом и восхищенными глазами бегал от пика к пику.
Сейчас церковь, кажется, снесли. Он не был в Шотландии с похорон тетки Эрабель и многое не знал. Мать не писала уже пару недель, но и в тех не особо частых письмах не представлялось возможностью что-то черпнуть. Она всегда писала про троюродных теток, их детей, их мужей, их котов. Писала, что у них с отцом все хорошо, они скучают. И всегда так ненавязчиво переходила на него, спрашивая про него, про его горячо любимый квиддич и новости Лондона.
Вуды никогда не были под подозрением, хоть и чистокровные до глубины своих благородных душ. Но Оливеру так хотелось узнать про Хог. Он хотел, чтобы замок был живым у него в голове, а не мертвым, как всегда.
– У меня был кот – так похож на тебя, – Оливер присел перед рыжей кошкой, что терлась о его ноги уже несколько минут, и погладил по короткой шерстке на макушке. – Но он подох. Жаль.
Вуд любил котов, особенно – рыжих. Чисто рыжие с зелеными и горящими глазами казались куда более магическими, нежели белые или черные. Рыжие и урчали для него громче, ластились чаще, мяукали по-своему – словно разговаривали.
Но потом кошка убежала – какая-то женщина подозвала животное к себе. Ол так и остался сидеть на корточках, упираясь острыми локтями в ноющие колени. Рыжая напоследок обернулась, моргнула-подмигнула и пошла за хозяйкой, поднимая пушистый хвост. Ему бы такую умную кошку.
Когда колени совсем разгневались, Оливер поднялся, потряс ногами и направился дальше – блуждать по парку, пиная хуи. А потом решил завернуть в магазин – он посмотрел на часы и удостоверился в том, что еще успевает купить спиртного.
Косой пустел так же быстро, как школа настроение падала к нулю. Нуль – типичное состояние, ни рыба, ни мясо, ни вино, ни вода. Лавочка была пуста, а мужик за прилавком удивился, когда увидел Вуда – вытянул, словно намасленное, лицо, а потом добродушно улыбнулся. Ол поздоровался в ответ, спросил – что да как. И после дежурного разговора принялся наскребать на бутылки две. Наскреб, оставил на пару сиклей больше, и поставил звонкое огневиски в сумку через плечо.
И снова оказался в маггловском Лондоне.
Последняя пятница месяца, походу, будет в одиночестве. Но он все же прогуляется к ее дому и обратно.
Захотелось есть – животик скрипел своим собственным сердцем и пискливо упрекал: «Да ты говнюк, Ол». Слушать его Олу не хотелось, а так некстати попалась это чертово кафе.
Муляжи – это он знал наверняка – блестели и манили. И желудок снова запищал свои тирады; Вуд с удовольствием облизнул губы и потрогал щетину на подбородке.
А потом его окликнули.
– Оливер, это ты?
Он мгновенно обернулся, резко повернув голову на звук знакомого голоса. Эстер, с трудом удерживающая пакеты с продуктами выходила из маггловского магазина. Наверное, она и помахала бы ему, но Оливер сразу понял, почему она этого не сделала.
Когда девушка подошла ближе – Вуд расцвел. В пару шагов преодолел расстояние, что их разделяло, положил руки ей на плечи – расцеловал. А потом забрал пакеты из ее рук и направился к до боли знакомому дому по такой же, до боли знакомой, дороге.
– Я уже отчаялся.